Женщина я бывалая и циничная. В волосах – платина, в осанке – сталь, в сердце – золото, в голосе – титан, а зовут меня Юлиана Андреевна Жесть. Я просто таблица Менделеева какая-то. В пункте металлоприёмки за меня бы дали хорошие деньги.
Моя позиция непримирима. Не могу видеть вокруг людей, не охваченных романтическими отношениями. Ничего не знаю, пусть влюбляются и женятся, и будут счастливы до последней капли крови, иначе головы поотрываю.
Один такой неохваченный Стас Кошечкин работает бок о бок со мной. Смотреть на него спокойно не могу!
— Кошечкин! – говорю я. – Имейте совесть! Признайтесь мне как другу и коллеге: есть у вас любимая женщина или вы вообще безнадёжный?
— Чего нет – того нет, — говорит оппозиционер Кошечкин. – Безнадёжный я, Юлиана Андреевна.
— Кошечкин, — говорю я. – Мне, конечно, не нужно, но это асоциально в натуре. Болтаетесь тут без надзора, как наша дырявая МКС на орбите. Прямо сирота при живых родителях, а у нас в конторе столько чудных девушек! Цветник! Малинник! Логово! Племстанция! Змеюшник!… ой, это уже не то.
— Я правильно понял, Юлиана Андреевна? – спрашивает Кошечкин. – Вы на себя намекаете?
— Не мелите чепухи! – отвечаю я. – Я бывалая и циничная женщина. В душе у меня варикоз, в поджелудочной железе пессимизм, а в моём кресле у камина дремлет разочарование. По моему мнению, вам позарез нужна наша Сима Мулькина, которая вас взбодрит своим шармом и плотоядностью.
— Увы, ваша Си-Мамулькина не входит в круг моих интересов, — говорит Стас Кошечкин. – Пусть она шармит и плотоядит кого-нибудь другого, я лучше издали понаблюдаю.
— Не приемлю вашего скептицизма, — говорю я. – Сима – это архипелаг мечты. Очень достойная дама без предрассудков. Такое парковочное место рядом с ней пропадает!
— Может, у вашей замечательной Симы и нет предрассудков, — говорит Кошечкин. – Зато они есть у меня, в неограниченном количестве. Могу даже одолжить пару вёдер.
— Эх вы! – говорю я. – Ладно, воспитательная пауза окончена. Завтра я ухожу в отпуск, но я вас всё равно достану!
Выхожу из отпуска. В конторе всё по-прежнему – то есть мухи на лету со скуки дохнут, а гордый Кошечкин продолжает сидеть никем не прибранный.
— Тук-тук, Станислав, – говорю с порога. – Я к вам. Надеюсь, у вас появилась любимая женщина?
— Безнадёжный я, — машет рукой Кошечкин. – Кстати, в отпуске вы похорошели, Юлиана Андреевна.
— Да, похорошела, — говорю. – Потому что совсем выпустила из виду вашу скользкую личность. Но моя позиция непримирима! Можете дуться и бросать в меня яростные взгляды, ботинки, дыроколы и другие предметы, но вам необходимо срочно в кого-нибудь втрескаться. Втюриться. Вляпаться… понимаете, о чём я? Вот, например, в Зипунову. Идите и покоряйте её немедленно, я к вечеру проверю!
— Простите, — говорит Кошечкин. – При всём уважении, Юлиана Андреевна, не хочу я вляпываться в вашу Зипунову. И покорять её не хочу.
— А пора бы уже захотеть! – говорю я. – Вы только посмотрите на неё мужским взглядом! Персик, а не женщина! Виноград! Маракуйя! Дыня!… нет, дыня – уже не то. Два высших образования, три ребёнка, четыре подбородка… и вы будете у неё пятым мужем! Вот как всё удачно складывается.
— Увольте меня от Зипуновой, — вредничает Кошечкин. – Если вам так необходимо куда-то её пристроить вместе с детьми и подбородками, оптом или по отдельности, Юлиана Андреевна, то женитесь на ней сами!
— Не пойдёт! – говорю я. – Я, конечно, бывалая и циничная женщина, и моя фамилия Жесть, но жениться на Але Зипуновой не могу. Это противоречит остаткам моей морали. Это будет вообще жесть-жесть!
На некоторое время я оставляю Кошечкина в покое, но затем прихожу с другим вариантом. А он, понимаете, сидит и рассматривает в сети каких-то дамочек с пониженным социальным будущим.
— Ладно, Станислав, — говорю. – Готова уступить. Если вам не надо Зипунову, то идите и очаруйте Иру Кабанову. Безотлагательно! Ступайте и очаруйте Иру ещё до обеда, а то глядеть на вас, свободного, невозможно!
— И к Кабановой не пойду, — говорит Кошечкин. – Нет у меня способностей очаровывать всяких Кабановых, Юлиана Андреевна. Родители в детстве не заложили. Кстати, у вас прекрасное новое платье.
— Не заговаривайте мне зубы, — говорю я. – Платье как платье. Два рукава, подол, посередине – клубок ядовитых кобр. Учитесь мыслить общественными категориями, Кошечкин. Вы читали, что у нас на каждые десять женщин приходится всего 7,2 мужчины? И у вас хватает совести расхаживать руки в брюки и бездарно пускать на ветер свой потенциал?
— Хм, — ёрничает Кошечкин. – Тогда математически на меня приходится одна целая и 38 сотых женщины, а Кабанова всего одна. Почему я из-за неё должен лишаться честно заслуженного довеска? Приведите мне 1,38 Кабановой – и я подумаю.
— Вам бы хоть это унести, — парирую я. – Без довеска. Но всё же было бы лучше, чем таращиться в мониторе на каких-то пошлых барышень!
Кипя негодованием, я уезжаю в командировку и отсутствую неделю. И что я наблюдаю по возвращении?
Я наблюдаю картину маслом. С утра наш неприступный Кошечкин улыбается Симе Мулькиной с её парковочным местом, в обед он о чём-то нежно лялякает с этим бегемотом Зипуновой, а вечером чуть не в обнимку курит на крыльце с Иркой Кабановой, с этой крестообразной отвёрткой.
Улыбается, лялякает, покуривает… да что это с ним? Приходится немедленно вызывать распущенного Стаса на откровенный разговор.
— Как друг и коллега я призываю вас к ответу, мачо Кошечкин! – говорю я. – Что с вами? Вы случайно раскрыли паспорт и вспомнили, что в графе «пол» у вас стоит буква «М»? Извольте объясниться. То никого-никого… а то сразу все! Мулькина, Зипунова и даже 1,38 Кабановой… Не слишком ли вы разбросались своим потенциалом?
— Юлиана Андреевна, да вы что? – невинно хлопает глазами этот многоликий Стас. – Неужели ревнуете?
— Что за чушь? – обижаюсь я. – Я просто до чёртиков возмущена вашей внезапной гиперактивностью! У меня в волосах – платина, в осанке – сталь, в сердце – золото, в голосе – титан, и моя фамилия Жесть. И всё это гремит и содрогается от возмущения! Говорите уже прямо: есть у вас любимая женщина?
— Да, — вдруг говорит Кошечкин. — У меня есть любимая женщина.
— Ага! – торжествую я. – Лёд тронулся! Которая из трёх? Как её зовут?
И это чудовище Кошечкин, глядя в окно, говорит:
— У меня есть любимая женщина и её зовут… вы.
Как обухом по голове. Я бывалая и циничная Юлиана Андреевна Жесть. У меня в душе варикоз, в поджелудочной железе пессимизм, а в моём кресле у камина дремлет разочарование…
И почему я не знаю, что сейчас ответить?
Почему мне хочется, чтобы Кошечкин повторил это ещё раз?
Просто я уже забыла, как это звучит…
